Я впервые делала операцию на сердце. Обычно  коронарное  шунтирование длится 3-4 мчаса,  я  провозилась пять. Несмотря на это, после операции профессор пожал мне руку и сказал: «Поздравляю, коллега, вы неплохо справились!» Справилась, да еще и неплохо! На такую похвалу я не рассчитывала. Меня до краев переполняла радость, и только глубоко на донышке плескалась усталость. Но с каждой минутой усталость вытесняла, выдавливала победное ликование, и когда спустя час я вышла из больницы, чувствовала себя как выжатый лимон. На ватных ногах направилась к больничной парковке. В голове была одна мысль: поскорее доехать до дома, принять душ и лечь. До моей «Хонды» оставалось пройти всего пару шагов, как дорогу мне преградил подросток лет тринадцати-четырнадцати.

— Ты Воробьева? — спросил он.

В другое время я обязательно напомнила бы юному хаму, что ко взрослым положено обращаться на «вы», но в тот момент не было сил воспитывать чужого ребенка.

— В чем дело? — сухо поинтересовалась я. — Что тебе нужно? Мальчишка,      прищурившись, окинул меня взглядом.

— Молодая, красивая…

Вроде комплимент сделал, а сказал, словно в лицо плюнул. Затем щелкнул по капоту «Хонды»:

— Твоя тачка? Кучеряво живешь! Бабла, наверное, немеряно! Машину мне подарил муж, но я все-таки не удержалась и решила повоспитывать наглеца:

— Деньги я заработала. Будешь хорошо учиться, после института купишь себе автомобиль не хуже.

— А тебя саму не учили, что с ближними положено делиться? Я схватила его за куртку.

— Ты, щенок, меня что, грабить собрался? Или шантажировать? А?! Вот я сейчас охрану позову и тебя в милицию сдам! Понял?

К удивлению, парень не пытался вырваться. И взгляда не отвел:

— Долг отдай! — прошипел он.

— Что? Мальчик, ты бредишь? У тебя жар? Какой еще долг?!

— Родительский… Если бы своего сына в роддоме не бросила, сколько за четырнадцать лет на него потратила бы? На памперсы, кормежку, всякие там уроки музыки и верховой езды? Пятьдесят тысяч баксов? Сто? Двести? Ладно, музыку и верховую езду можешь засунуть себе куда подальше, а за одежку и хавчик пришли двадцать шесть штук! А если не дашь… — в серых недетских глазах плескалась ненависть, такой мог и ножом пырнуть. Я быстро села в машину, заблокировала дверцу и рванула с места. Мчась по проспекту, заметила, как сильно дрожат руки, лежащие на руле. Заехав в «карман», нажала на тормоз, бессильно откинула голову на подголовник и закрыла глаза. Прошлое вернулось. Ну почему именно сейчас, когда я почти научилась блокировать его, как дверцу «Хонды»? Почти научилась быть счастливой. Научилась не вспоминать… А тут воспоминания не просто нахлынули — накрыли меня… Конец августа. Я засиделась у подруги, а когда спохватилась, было уже без десяти девять. Мама у меня строгая, и если опоздаю хоть на пять минут, устроит выволочку и неделю не пустит гулять. Но если побегу короткой дорогой через пустырь — могу успеть. На пустыре нет фонарей, темнота меня пугает, и, чтобы заглушить страх, распеваю во все горло «Синих лебедей»: «Одна девчонка в шестнадцать лет поверила в счастье, которого нет…» Мой голос заглушает шаги за спиной, а они наверняка были, эти шаги, потому что ведь кто-то же ударил меня по затылку… Удар сильный, потому что я падаю и на какое-то время теряю сознание. Когда прихожу в себя, рядом никого нет. С трудом поднимаюсь на ноги. Очень болит голова и… не только. Холодея от ужаса, проверяю свою догадку. Да, трусов на мне нет, а по внутренним поверхностям бедер текут липкие теплые ручейки. Я плачу от боли и непоправимости того страшного, что со мной случилось. На ощупь нахожу в траве свои трусики, смачиваю их в луже, оттираю от крови ноги и ковыляю по направлению к дому. Возле подъезда обнаруживаю, что на шее нет золотой цепочки, которую три месяца назад крестная подарила мне на шестнадцатилетние.

Мама очень сердита — я опоздала на полчаса. Рыдая, объясняю, что меня во дворе избили и ограбили. Об изнасиловании не заикаюсь: мать сто раз предупреждала, чтобы я не ходила через пустырь, я не послушалась, значит, виновата сама. Месячные у меня, в отличие от более развитых одноклассниц, начались всего лишь год назад. Цикл еще не установился, поэтому задержка не слишком беспокоит. Первой бьет тревогу мать:

— Что-то у тебя живот вырос, — с беспокойством говорит она.

— Это он надулся, — объясняю я.

— Воды много пью… — меня действительно мучит жажда.

Маму мои объяснения не убеждают, она берет меня за руку и ведет к врачу. После осмотра гинеколога у нас обеих шок — беременность пятнадцать недель, аборт делать уже поздно.

— Кто? — спрашивает мама, когда мы выходим на улицу. Пожимаю плечами и, захлебываясь от рыданий, рассказываю о том, что произошло на пустыре. Мать отвешивает мне звонкую пощечину и говорит:

— Родишь и оставишь в роддоме. Я не спорю, потому что ненавижу ребенка, который живет во мне. Ненавижу почти так же остро, как и его отца-насильника. Мой семнадцатый день рождения начинается со схваток.

Тужься, лентяйка! — орет на меня акушерка. — Тужься, а то ребенок задохнется! Силой воли пытаюсь затормозить потуги. Я хочу, чтобы ребенок задохнулся. Если он умрет, может, даже поплачу немного. А потом забуду, будто и не было этого кошмара. Мальчик рождается крупным (3800 г) и здоровым. Как только получается встать, ползу на второй этаж:

— Я хочу написать отказ, — говорю, зайдя в кабинет главврача. Пожилая женщина уговаривает меня не спешить, как следует подумать, но я стою на своем.

— Пусть придут родители и подтвердят твое решение не забирать малыша, — говорит она сухо и велит возвращаться в палату. На следующий день в роддом приходит мать и подтверждает: нам с ней не нужен этот ребенок. Я пишу не только отказ, но и согласие на усыновление приемными родителями. Хочу забыть о рожденном мною ребенке, но он все, равно приходит ко мне во снах — маленький, беззащитный, брошенный. Наяву я продолжаю ненавидеть его и не понимаю, почему по утрам просыпаюсь с мокрым от слез лицом. Проходят годы. Я с отличием оканчиваю мединститут, во время учебы в интернатуре знакомлюсь с Сергеем. Ему тридцать, он финансовый директор издательства. Мне Сергей нравится — уравновешенный, неглупый, материально обеспеченный молодой мужчина. Спустя полгода он делает предложение, мы подаем в загс заявление, я переезжаю к жениху. Еще через месяц Сережа становится моим мужем, а профессор Зельдис предлагает мне после интернатуры остаться работать в его отделении.

Сейчас в моей жизни все складывается как нельзя лучше. Оставленный в роддоме сын уже почти не снится, в семейной жизни гармония, на работе меня ценят. И вдруг эта встреча… «Он похож на меня…» — мелькает непрошенная мысль.  Попыталась отогнать ее, но не вышло. Правда похож: мой разрез глаз, форма подбородка… Как он смог разыскать меня, и почему сейчас, спустя четырнадцать лет? Следующий   день выходной. В холодильнике пусто, отправляюсь за продуктами. На лавочке во дворе вижу вчерашнего    подростка (даже мысленно не осмеливаюсь   назвать его   сыном).   Увидев меня, он поднимается со скамейки.

— Принесла?

— Как тебя зовут?

— Не твое дело.

— Как ты меня нашел?

— Нужно было — нашел.

— Зачем тебе такая сумма?

— Компенсация за моральный ущерб, — отвечает мальчишка, «сплевывая сквозь зубы.

— По закону я ничего не должна.

— А по-человечески? — в голосе звучит вызов, но нижняя губа предательски дрожит.

— По-человечески, наверное… должна, — медленно говорю я. — Но сначала объясни по-человечески, почему именно двадцать шесть тысяч?

И тут происходит то, чего я никак не ожидала. Он утыкается лицом в мое плечо и плачет, превратившись в одно мгновение из дерзкого тинейджера в маленького беззащитного ребенка из моих снов. А потом рассказывает, как до шести лет жил в детдоме, а потом его усыновили, и как все было чудесно до тех пор, пока полтора года назад папа не разбился насмерть на машине, а сейчас мама умирает от гранулематоза. Израильские врачи готовы принять ее, но лечение обойдется минимум в 25 тысяч, а еще тысяча нужна на авиабилеты туда и обратно. Я достаю мобильный:

— Сережа, быстро приезжай домой, — звоню мужу. — Да, случилось… Не по телефону… Гранулематоз Вегенера — стремительная и коварная болезнь, а приемная мама Максима обратилась к врачам поздно. Ее не удалось спасти, даже не успели отправить в израильскую клинику, хотя Сережа перечислил туда необходимую сумму.

…На похоронах я подошла к черному от горя мальчику:

— Макс, куда ты теперь

— А разве у меня есть выбор?

— Есть. Детдом или… к нам. Мы с мужем хотим тебя усыновить.

— Когда родился, был не нужен, а сейчас вдруг…

— Не вдруг. Я по молодости лет совершила страшную ошибку и теперь очень хочу ее исправить.

— Думаешь, получится? — в его голосе слышится недоверие.

— Я попытаюсь. Я буду очень стараться. Ведь я твоя мама…